Возврат - Страница 17

Оттуда смотрел на Хандрикова похудевший ребенок с лазурными очами и тихонько смеялся над ним.

Он смеялся оттуда, насмешник, из дальних стран.

И Хандриков думал: «Вот я опрокинусь и буду там, за границей, а насмешник вынырнет сюда со своей лодкой… Вот я».

И чем больше всматривался в глубину, тем прекрасней казались опрокинутые, дальние страны.

Где-то пели: «Приди ко мне, приди ко мне». Ему казалось – это возникал старческий зов, знакомый и милый.

Говорил себе! «Орлов зовет… Опять зовет…»

Видения стали его посещать. Однажды гулял в лесу. Раздался топот копыт и дряблый голос: кто-то вычитывал: «Глава 26-я: гражданственность у папуасов».

На дорожке показались двое кентавров – оба старые, оба маститые, в черных, широкополых шляпах и таких же плащах. Они держали друг друга под руки.

На их жилетах плясали брелоки, а на широких носах блистали очки. Обмахивались хвостами и шуршали прелыми листьями. Один держал перед носом толстую книгу… Другой, увидев среди мха огненного красавца, мухомора, нагнул к нему толстое туловище.

Наливаясь кровью, сорвал мухомор и торжественно рассматривал его прищуренными глазками, предварительно поднявши на лоб очки.

Его товарищ воскликнул: «Прах Петрович, я не согласен с этим местом». Оба крупно заспорили.

Один, размахнувшись, швырнул мухомор в лоб другому, и огненный красавец разбился вдребезги о высокое чело.

Обернувшись друг к другу, они стали ржать и брыкаться, обмахиваясь хвостами.

Хандриков посмеялся тогда.

IX

Орлов писал из-за границы, из дальних стран. В ярких красках он описывал блаженство тех мест и звал к себе жену.

Молодая дама в восторженных словах передавала Хандрикову содержание этих писем.

И Хандриков думал: «Да уж знаю я». Смеялся и подмигивал самому себе. Вспоминал свои озерные прогулки и полеты по воздуху между двух небес.

Все чаще и чаще хотелось ему перекувырнуться в воздухе, чтобы самому погрузиться в дальние страны, перейти за черту. Стать за границей. Вытеснить оттуда свое отражение.

Вернуться к Ивану Ивановичу.

Это желание становилось настойчивей после писем старого психиатра.

Была осень. Озеро замутилось туманом. Лист сверкал золотом.

Небеса и озерные воды казались нежными, хрупкими, точно из золотисто-зеленого стекла.

Хандриков отвязывал лодку, гремя цепью. Вот он отделился и понесся на середину озера. Ему казалось, что он несется между двух небес. Опрокинутое отражение сопровождало его.

Темнело. Красный диск, пущенный из-за горизонта рукой великана, плавно возносился в вечернюю глубину.

Туманная нежность глубины обуяла его сердце, и он сказал себе: «Пора опрокинуться».

Белый рыболов носился над изумрудно-золотой бездной, тихо покрикивая и смеясь над невозможным.

Как сквозь сон, видел Хандриков прибрежную лавочку и на ней длиннобородого присяжного поверенного, рассеянно следившего за мелькавшей лодкой.

Засверкавший месяц, пойманный в снежно-игольную сеть перистых тучек, мерк грустно.

Что-то звучало: «Приди ко мне… Приди ко мне…» Лодку качало. От нее расходились круги, отливая лилово-багряным. И он решился.

«Иду к тебе…» Мгновение: изумрудно-золотая вода, журча, хлынула в зачерпнувшую лодку и отливала тающими рубинами. Всплеснул руками и ринулся в бездну изумрудного золота. Отражение бросилось на Хандрикова, защищая границу от его вторжений, и он попал в его объятия.

Крикнул рыболов над ухом захлебнувшегося, смеясь над невозможным.

Присяжный поверенный рассеянным взором следил за мелькавшей лодкой. Увидел – лодка качнулась и быстро стала уменьшаться. Присмотревшись, увидел перевернутое дно.

Вскочил с лавочки, потрясая руками: «Помогите: Хандриков утопился…» На берегу озера осенний ветер крутил листья – устраивал танцы золота. И неслось, и неслось…

Никто ему не откликнулся. Плавало дно перевернутой лодки. Засверкавший ветер продолжал возноситься.

Мгновение: небесная глубина коснулась лица Хандрикова, но он сделал движение. Небеса унеслись вверх, и никто не мог сказать, как они высоки.

Вздыхал облегченно. Челн качался. Пролетели черные, ночные кулики, задевая его упругими крыльями.

Заглянул вниз: отражались опрокинутые берега с опрокинутой лавочкой. Присяжный поверенный стоял на берегу, воздевая руки, вверх ногами. Пошли волны.

Отражение замутилось.

X

Поднял голову. Виделась полоска суши. Из бесконечных далей океана волны гнали челн к берегам.

Догорающее небо сияло чистотой. Вдали, вдали синий, взволнованный облачный титан расплывался на далеком западе.

Волны выбросили челн. Ветер кружил серебряный песочек, устраивал танцы пыли. На берегу стоял сутулый старик, опершись на свой ослепительный жезл. Радовался возвратной встрече.

В руке держал венок белых роз – венок серебряных звезд. Поцеловал белокурые волосы ребенка, возложив на них эти звезды серебра.

Говорил: «Много раз ты уходил и приходил, ведомый орлом. Приходил и опять уходил.

«Много раз венчал тебя страданием – его жгучими огнями. И вот впервые возлагаю на тебя эти звезды серебра. Вот пришел, и не закатишься.

«Здравствуй, о мое беззакатное дитя…»

Стояли на берегу. Ребенок доверчиво жался к старику, измеряя звездные пространства. Старик обнял ребенка. Указывал на созвездия.

«Вот созвездие Рака, а вот – Креста, а вот там – Солнца».

Над ними ослепительные звезды невиданным блеском озаряли безмолвие.

Это были звезды Геркулеса.

Старик говорил: «Сегодня летят Персеиды. Их путь далек. Он протянулся далеко за Землю.